---

Дата публикации: 16.08.2023

В эфире Радио «Комсомольская правда» театральный режиссер, эксперт МЭФ Эдуард Бояков - о Захаре Прилепине, новых учебниках истории, молодом поколении, театре и цензуре в искусстве. 

В. Ворсобин:

- У нас очень интересный гость –Эдуард Владиславович Бояков, российский продюсер, театральный кинорежиссер, создатель и художественный руководитель Нового театра. Здравствуйте.

Э. Бояков:

- Приветствую.

В. Ворсобин:

- Я давно хотел с вами пообщаться, потому что я часто общался с вашим духовным соратником и профессиональным соратником Захаром Прилепиным и часто заходил разговор о вашем театре, а тогда совместном сотрудничестве с Захаром. И каждый раз мы выходили на одну и ту же тему. Захар тогда паниковал и часто говорил, что 90% всей творческой интеллигенции в России не поддерживает СВО и изо всех сил сопротивляется тому, что происходит то, чего вы когда-то назвали консервативной революцией. Согласились бы вы сейчас с Захаром? А это было год назад, когда мы с ним об этом говорили. Что сейчас происходит?

Э. Бояков:

- Да нет, я с вами не соглашаюсь совершенно, а с Захаром соглашаюсь. Никакой паники нет, я нечасто наблюдал Захара паникующим, он вообще достаточно сдержанный человек, несмотря на эмоциональность и импульсивность, а это разные вещи. Он просто говорил очевидное. Если вы называете это паникой, тогда и я готов попаниковать, потому что русская культура действительно находится в совершенно колониальном статусе и она подчинена тому, что не имеет отношения к русскому культурному коду.

В. Ворсобин:

- Эта ситуация имеет выход какой-то?

Э. Бояков:

- Да, да, имеет выход. Нужна настоящая полноценная революция. Я употребляю это слово не в значении кровавых репрессий и обязательной неизбежной крови человеческой. Кровь не нужна. На самом деле мы имеем достаточно много примеров бескровных революций. Да, в 90-х годах, в начале 90-х погибли люди в центре Москвы, в 1991-м, в 1993-м, кто-то бросился на троллейбус, кто-то защищал Белый дом. Но это жертвы, которые несравнимы с количеством погибающих в автомобильных авариях, например, или в каких-то пьяных драках. То есть, ни о какой кровавой революции нельзя было говорить, тем не менее, в 90-х мы пережили полноценную революцию, самую настоящую смену кода, смену ориентиров, смену идеологии. Того, что коммунисты называли социально-экономической формацией. Как относиться к предыдущей формации – это открытый вопрос. И я, в отличие от Захара, далеко не фанат советского периода, особенно последних лет, когда можно было говорить о таком феномене, который и Захар, в том числе, очень не любит. Мы с ним на эту тему часто спорим и я соблюдаю какие-то правила приличия и не употребляю в его компании слово «совок» и стараюсь публично не говорить, тем не менее, феномен этот я знаю хорошо. И он был отвратительным. Я с точки зрения социального устройства ничего более отвратительного, нежели Советский Союз конца 70-х – начала 80-х, пожалуй, я придумать не смогу. Столько лжи, столько искривлений, извращений. Может быть, только современный запад сравнится с тем периодом. Так что для начала нужно фиксировать, для начала нужно говорить очевидные вещи. Меня часто обвиняют, когда я начинаю говорить одно и то же, в том, что а какие действия вы предлагаете, а как из этой ситуации выйти? Ну, понимаете, действия нужны, программы нужны, планы нужны. Но необходимо для начала согласиться, что мы живем в этой искривленной, извращенной ситуации. Для начала пациент должен признать – да, я болею. Прежде чем лечить алкоголика, нужно добиться от него признания в том, что он алкоголик. Если человек говорит, что я не алкоголик, я просто недельку загулял с ребятами и т.д. – бесполезно ему что-то прописывать.

В. Ворсобин:

- А как эту революцию сделать консервативную? Снизу или сверху?

Э. Бояков:

- Серьезный вопрос. Очень важный вопрос. Как учил нас Владимир Ильич Ленин, это процесс взаимонаправленный. Настоящей революции не бывает без условий, которые вызревают и вверху, и внизу. Сегодня эта ситуация действительно движется в сторону этого перехода, в сторону смены парадигмы, да. Понятно, что слово «революция» очень опасное и сразу все представляют…

В. Ворсобин:

- Помните китайскую «культурную революцию»? Там кровь была, но это не главное было.

Э. Бояков:

- Там были репрессии. Настоящие репрессии.

В. Ворсобин:

- А у нас без этого нельзя. Мы как-то не привыкли.

Э. Бояков:

- Мы не привыкли? Исторически к революциям без крови?

В. Ворсобин:

- Да.

Э. Бояков:

- Еще раз говорю. Не соглашусь. Нет. На самом деле, просто они не такие громкие. Эти процессы на самом деле происходили. Более того, то, что произошло в 1953-61 годах ХХ века, это тоже революция. Оттепель – это революция. И эта революция еще неизвестно насколько большевистская революция более радикальная по отношению к царскому режиму, к царскому строю, нежели то, что страна пережила в конце 50-х.

В. Ворсобин:

- Я смотрел ваше интервью и вы сказали интересную тогда фразу. Что, когда пришли в МХАТ, и тогда было такое ожидание, что наконец-то будет настоящий консервативный театр, все ждали. А вы, после того, как вы расстались с театром, сказали, что вовсе нет. Наоборот, ставили палки в колеса сверху, власть не хотела этого театра, она делала все. Вас не пускали на Донбасс, с неохотой отпускали, как минимум. И у вас такое сложилось впечатление, что там, наверху, находятся люди, которые вовсе не заинтересованы в том, чтобы эта революция ваша состоялась.

Э. Бояков:

- Совершенно верно. Это очевидно. Ну и потом словосочетание опять же – и революция, и консервативная революция – это такие термины уже очень ангажированные, очень связанные с какими- то представлениями конкретными в исторических эпохах и я не хотел бы говорить, что я во МХАТе пытался построить консервативный театр. Вообще словосочетание «консервативный театр» - это, наверное, оксюморон. Это бред, это смешно. Театр – это всегда поиск. Театр – это всегда очень острая такая практика. Это сталкинг такой, понимаете, театральный режиссер, театральный деятель должен отдавать отчет, что он на минном поле находится. И справа, слева, впереди, сзади могут быть опасности и нужно очень тонко, очень интуитивно выбирать правильный путь, если ты думаешь и работаешь с репертуаром. Мы с Захаром, конечно, этим занимались. Мы репертуар составляли. Вот сейчас проходит время и становится понятным, насколько серьезные для русского театра, может быть, даже не побоюсь и не поскромничаю – для русской культуры были эти три года. Они требуют еще осмысления. Такого серьезного. То, что мы сделали, то, что мы успели сделать.

В. Ворсобин:

- Но сопротивление же было.

Э. Бояков:

- Огромное.

В. Ворсобин:

- Откуда это берется? Что за феномен?

Э. Бояков:

- Смена парадигмы. Любая революция – это есть результат столкновения двух каких-то течений, пластов. Любое сопротивление. Вы хотите перестроить привычный дизайн в своей булочной, в своей пекарне, вы хотите купить новое оборудование для своего маленького предприятия. Вы хотите детей забрать из детского садика, где их учат однополой любви и послать в православный садик. И так далее. Везде это будет столкновение, везде будет возражение. Это совершенно нормально. Вообще-то человеческая жизнь состоит из этих столкновений. Это диалектика. В этом отношении и войну надо понимать правильно. Не оправдывать, не говорить, что я радуюсь крови. Я страдаю, это страшная война, которую мы сейчас переживаем. Это гражданская война. Но она неизбежна и она очистительна. В этом отношении это святая война.

В. Ворсобин:

- Я все-таки возвращусь к слову «революция». Всегда было понятно, с чем борются. Когда понятно, от чего хотят избавиться. И в этом случае понятно в общем. По крайней мере, понятнее того, что хотят построить взамен. Скажем, другие революции имели свой какой-то горизонт.

Э. Бояков:

- Мне кажется, совсем непонятно, что хотят построить взамен.

В. Ворсобин:

- Вот сейчас мы переходим к другой теме. Вот учебник истории, который сейчас приходит в школы, ну, хотя бы что-то формализовано, хотя бы написано властью, что она хочет рассказать своему народу. Вот ту самую идею, которую все ищут и которую пытаются как-то глобализировать.

Э. Бояков:

- Да, как видят.

В. Ворсобин:

- Я, как бывший учитель сельской школы, русского языка и литературы, я помню поздний Советский Союз, когда наши исторические учебники были нашпигованы идеологией по самый верх. Враг суетливо пыталась вписать туда то, что она хотела сказать. Но народ это не воспринимал.

Э. Бояков:

- Да, потому что это была глупая идеология, неправильная идеология.

В. Ворсобин:

- А что, вы думаете, это не те же грабли, на которые мы сейчас наступаем?

Э. Бояков:

- Конечно, не те. А вы думаете, что вообще учебник возможен без идеологии? Вы серьезно это считаете?

В. Ворсобин:

- Я этого не говорил.

Э. Бояков:

- Нет, я спрашиваю. Какой учебник может быть лишен идеологии? Вы думаете, что французский учебник лишен идеологии, американский учебник, китайский?

В. Ворсобин:

- Подождите, это примерно как сказать «вы представьте себе суп без соли». Трудно представить. Но самое худшее – это пересоленный суп.

Э. Бояков:

- Правильно. Здесь, наверное, еще хуже. Потому что здесь надо не про соль говорить и не пропорцию соли, а про ложку дегтя, которая может испортить бочку меда. Нужно говорить о чистой идеологии, нужно говорить об искренней идеологии. Нужно понимать Россию. И в этом отношении мы очень далеки от этого процесса.

В. Ворсобин:

- Да, вот история с учебниками – как вы их видите?

Э. Бояков:

- Это хорошие учебники. Если говорить про учебник Спицына – вот это революция. Это, пожалуй, первый учебник за много десятилетий, который действительно описывает какие-то процессы научным языком и научным методом. У Спицына есть убеждения, у Спицына есть идеология, я их не разделяю, сразу скажу, во многих позициях я с ним не согласен, здесь я как раз ближе к мнению, которое в отношении русской истории занимает, например, Егор Холмогоров. Он более такой православно-консервативно-монархически ориентированный человек. Но как бы то ни было, это здоровые процессы, вот если говорить о современных учебниках. Просто историей не ограничивается идеология. История – это взгляд назад. А идеология, так же, как и «Традиция» - название нашего с Захаром Прилепиным фестиваля – это то, что живет сегодня и будет жить завтра. Традиция это не вчерашнее…

В. Ворсобин:

- Нельзя идти, оглядываясь назад.

Э. Бояков:

- Абсолютно. Это невозможно. Традиция – это не прах. Традиция – это не археология. Традиция – это огонь, который передается и вот этот самый код, вот этот самый генокод нужно чувствовать, нужно улавливать и нужно развивать. В этом отношении мы на пороге, я считаю, что мы сейчас оказались снова, наверное, в чем-то даже это ближе к 17 веку, если говорить про историю. К 17 веку России, нежели чем про революцию 1917 года. 17 век важнее, нежели 17-й год. Я имею в виду раскол. Я имею в виду начало серьезных реформ. Алексей Михайлович, Никон, раскол церкви, старообрядчество, рождение Петра Первого и запуск вот этих тенденций европеизации и подчинения России, которая продолжала в политическом отношении крепла, она становилась империей. И уже сын Алексея Михайловича объявил себя императором. Вроде бы полный успех. После Петра Первого каждый следующий император, и особенно императрицы – и Елизавета, и Екатерина – это тоже показательно – начали вот этот процесс. Надо заметить, что после Петра в русском государстве не было ни одной русской жены у русского царя.

В. Ворсобин:

- Но Петр Первый же в принципе рубил окно в Европу. А сейчас идет процесс обратный.

Э. Бояков:

- Он не просто рубил окно в Европу. Он рубил окно в Россию из Европы. Это не окно в Европу. Это форточка, которая открывалась и в одну, и в другую сторону. И она в нашем случае открылась в нашу сторону. Это не окно в Европу…

В. Ворсобин:

- А сейчас, что в этом случае нас объединяет, эти эпохи, если мы заколачиваем это самое окно.

Э. Бояков:

- Нет, нет, что мы заколачиваем? Для того, чтобы заколотить, нужно привести в порядок собственное жилье. Если ты заколачиваешь пространство, в котором все сгнило, в котором плесень, в котором грязь, то это заколачивание ни к чему хорошему не приведет. Мы живем по западным сценариям. Мы живем в западной системе координат. Называйте меня мракобесом, консерватором, как угодно, это будет ваша эмблема. Я рассуждаю просто и, как мне кажется, очень здраво. Западная идеология, либералистическая идеология – это зло. Цивилизация западная находится в глубочайшем гуманистическом, гуманитарном кризисе. Это видно по культуре. Это уже стало понятно по процессам, которые в середине ХХ века проявились в формах постмодернизма, массовой культуры. Все эти страшные Филиппы Киркоровы, которых мы ругаем и над которыми смеемся…

В. Ворсобин:

- Подождите, в 17 веке вот эти самые парики, которые привез Петр, вводили просто в страх, и еще половина страны считала Петра Первого антихристом. Потому что он привносил чуждые порядки, которые считались бесовщиной.

Э. Бояков:

- Правильно, это было в 17 веке. Тем не менее, в течение 300 лет нам эту вакцину, этих париков, вводили, вводили, вводили и вводили, и в итоге мы получили Киркорова и Шнура. Киркоров, Шнур, Моргенштерн, Алла Пугачева в конце концов. Ну, великая певица, если говорить о 80-х годах. Если говорить о периоде, когда она с Зацепиным сотрудничала, «Женщина, которая поет» и т.д. Но то, что она сделала и со своей биографией, и с этим выводком, если говорить о русской попсе, которая на 90% является следствием вот этой жизнедеятельности нашей Примадонны – «Рождественские встречи» и прочее – это же катастрофа. И эта катастрофа имеет – я вам как специалист говорю, как эксперт – это имеет прямое отношение к 17 веку. Это те же парики, это те же перья. Если говорить об одежде Филиппа Бедросовича, это тот же кастрат Фаринелли. То есть, вот так эти перья…

В. Ворсобин:

- В вас заговорил сейчас театральный режиссер на полную катушку. Вы делаете аналогию, я за ней послушно иду, вы говорите, что сейчас мы проходим время Петра, когда он…

Э. Бояков:

- Я надеюсь, мы его заканчиваем, поэтому я говорю о том, что сейчас мы оказываемся…

В. Ворсобин:

- А какое время сейчас настает?

Э. Бояков:

- Надо отматывать назад. Если проводить аналогию, если мыслить, мы же не повторить хотим, да. Если мы сейчас после Петра, ну, кого мы захотим? Опять же Елизавету, Екатерину или Александра Первого? Нет. Не хотим. Тогда надо назад отматывать. А до Петра была Россия, которая жила в согласии. Это время, когда, несмотря на нравы, можно многое говорить о какой-то быт, можно говорить про жесткость тех времен, про казни и т.д. Тем не менее, тогда власть и народ жили в согласии. Все цари до Петра.

В. Ворсобин:

- Правда, власть торговала народом, как собаками последними…

Э. Бояков:

- Перестаньте, Владимир! Что вы говорите? Вы не знаете элементарных вещей. Ни о какой торговле не было речи, никакого крепостного права. Не было крепостного права. Уважение к человеку труда было…

В. Ворсобин:

- Какой век, простите?

Э. Бояков:

- 16 и 17. Московское царство. Крепостное право и торговля людьми – это европейская технология социальное. Это европейские концлагеря, которые сталинские технологи изучали и они там соревновались действительно. И это то же самое. Было согласие.

В. Ворсобин:

- Батюшка. Все на колени. Народ любит своего государя. Вы это будущее видите?

Э. Бояков:

- Если при разговоре о русском царстве, о русской истории, о русском народе, о настоящих отношениях власти и народа у вас рисуется картина вот этих людей, которые на колени падают – это одно. У меня рисуется картина совершенно другая. Это картина взаимного уважения, взаимного служения. Со времен Андрея Боголюбского, Александра Невского до Ивана Грозного царь служил народу.

В. Ворсобин:

- Иван Грозный?

Э. Бояков:

- Служил народу. Набожность Алексея Михайловича, к которому можно относиться как угодно, так же, как и к Ивану Грозному, которого Иван Великий вообще-то, а Грозный – терибл даже, если говорить про запад, и Грозным его назвали не русские, а английские историки, которые начали говорить про Иван Ужасный, да. Почему? Потому что он был антизападник. Он проводил политику очень схожую с той, которую сегодня проводит Владимир Владимирович Путин.

В. Ворсобин:

- То есть, все-таки вот эти параллели ближе, все-таки Ивана Грозного?

Э. Бояков:

- Если при слове Иван Грозный мы сразу – Малюта Скуратов, репрессии…

В. Ворсобин:

- Нет, ну, народ влюблен в государя, государь служит народу – это вот ваше…

Э. Бояков:

- Иван Грозный был автором сотен духовных сочинений. Он писал литургическую музыку, он писал стихи, он молился и Алексей Михайлович молился 200 дней в году – постился. 200 дней.

В. Ворсобин:

- У душегубов это бывает.

Э. Бояков:

- Нет, это не душегубы. Это люди, которые были… нет, конечно, некоторая форма такой инверсии, но это не про русского князя, это не про русского лидера. Потому что наша история – это история такой вот вертикали, это история действительно делегирования народом некоей власти и неких полномочий в адрес государя. И тогда русские чувствуют себя в порядке.

В. Ворсобин:

- Я хочу вернуться снова в современность. Когда мы говорили об учебниках… У вас же студенты, вы их хорошо знаете.

Э. Бояков:

- Да, у нас есть Школа Нового театра.

В. Ворсобин:

- Это новое поколение, которое вы хорошо знаете. Скажите, какие они сейчас, современные студенты? Каким образом сейчас устроены мозги молодого поколения? Эти учебники, которые мы сейчас меняем, это, наверное, оттого, что они их как-то не так кодируют, не так программируют?

Э. Бояков:

- Они были либеральными, они были западными. Запад, особенно англосаксонская такая ментальная технология, традиция, политтехнология, мягкая сила – это невероятная сила. Американцы, англичане, западный маркетинг, западное потребление, западный рынок, акционерный капитал, финансовая система – это невероятно умная, невероятно сильная система.

В. Ворсобин:

- А как у молодежи это проявляется, как вы это видите?

Э. Бояков:

- Она пронизывает почти всю начинку, за исключением души. Все нутро современного человека пронизано вот этими привычками, вот этими взглядами.

В. Ворсобин:

- Опишите этот мрак. Вы видите молодого человека, который пришел к вам в театр. С чем вы имеете дело?

Э. Бояков:

- Я говорю про себя, про вас, про не очень молодых людей. Про совсем молодых людей, про детей, которые приходят… У нас не только студенты, у нас студенты колледжа. Мы с 14 лет уже третий год набираем студентов. И здесь я вижу огромную надежду. Потому что я вижу 18-20-летних людей, которые поступают к нам на специалитет и в магистратуру, и вижу 14-летних. Вы знаете, Владимир, это удивительно, они разные. И 14-летние люди намного трезвее, намного чище, намного здоровее. Я огромные открытия совершаю, для себя очень важные. Я понимаю, что вот с этим возрастом можно работать, их можно воспитывать в любви к русской культуре, в любви к русскому слову.

В. Ворсобин:

- Это 14 лет.

Э. Бояков:

- Да. В любви к русскому искусству, к русскому ландшафту, к русской семье. Они воспринимают это естественнее. 18-летние люди уже инфицированы, уже находятся в пространстве этой радиации. Реклама, которую мы видим постоянно, даже выключая… У меня дома нет телевизора, ну и что? Я же нахожусь в городском пространстве. На меня обрушивается со всех сторон огромная бесконечная реклама каких-то дурацких товаров, 99% из которых человеку не нужны. Человеку не нужны вот эти штучки, которые продаются, для того чтобы срезать вареное яйцо.

В. Ворсобин:

- Я не смотрю рекламу. Вы смотрите рекламу?

Э. Бояков:

- Я стараюсь не смотреть.

В. Ворсобин:

- И что происходит?

Э. Бояков:

- А не получается. И у вас не получается, не надейтесь. Это одно из типичных заблуждений. Есть категория людей, к которой мы, видимо, относимся, которые думают, что рекламу не смотрят. На них специальные технологии действуют.

В. Ворсобин:

- Какой вред мне и вам она приносит, и 18-летним?

Э. Бояков:

- Идеология потребления. То есть в основе всего лежит потребление и человеческое удовольствие. Чуть-чуть вкуснее кофе, немножечко туда корички, а еще кардамончика, а еще того-то и того-то.

В. Ворсобин:

- Сто тысяч лет уже этой культуре. Человек всегда хочет сытно есть, спокойно жить, сладко спать.

Э. Бояков:

- Стоп. Сытно, спокойно, - вы сказали два слова. Давайте остановимся на них и для начала скажем, что ни для сытности, ни для спокойствия современная культура, гастрономическая, например… Все, что мы сейчас скажем про еду, легко экстраполируется на русский рэп, на русскую рок-музыку, на русское современное искусство, на русский театр. Это то же самое. Так вот, человека обманывают, ему говорят: ты должен попробовать еще вот эту штучку. Ты что, никогда не пробовал кофе из Руанды? Господи, какой ты ограниченный. Всего-то из Эфиопии и Кении? Нет, из Руанды чуть больше кислинки.

И здесь он вступает на эту тропу зависимости от своих удовольствий. А русская культура – это культура аскетики, культура терпения, культура победы над климатом, над тяжелыми условиями, в которых мы возникли как народ, в которых мы возникли как империя, и в которых к 1917 году в средней русской семье было 7 детей. А современная культура – это культура аборта.

В. Ворсобин:

- Вы уверены, что современный русский народ хочет жить в аскезе? Вы уверены, что он вообще примет вот эту логику? А если и примет, то очень притворно. И на самом деле они будут, как в Советском Союзе, все равно на кухнях ворчать, стоять в очередях, добывать дефицит. Все равно люди будут заниматься потреблением.

Э. Бояков:

- Как раз в Советском Союзе на кухнях ворчали, потому что, с одной стороны, была вот эта культура потребления, удовольствия, она началась, в оттепель уже пришла. А с другой стороны, мы все понимали, что эти советские чиновники живут в богатстве, и все это отвратительно. Они вруны, они преступники, они воры, они обманывали народ и себе делали теплые унитазы.

В. Ворсобин:

- Русский народ ничем не отличается от других народов в плане этого, потому что он любит потреблять. Это нормальное желание.

Э. Бояков:

- Русский народ любит побеждать. Вы глубоко ошибаетесь. Любит потреблять? Мы все любим кошек или еще что-то, но если я люблю кошек, нельзя сказать, что Эдуард Бояков (и на визитке ему написать) – любитель кошек. Да, я люблю кошек, ну и что? Это пятая, седьмая ступенька моих предпочтений. А если говорить про мою любовь к Богу, к семье, к России, она выше, чем любовь к кошкам.

В. Ворсобин:

- Это ваше направление, это ваше дело. Мы же о народе говорим.

Э. Бояков:

- Вы живете в городе, который построен людьми, которые не о потреблении думали. Они думали о Боге.

В. Ворсобин:

- Вы уверены?

Э. Бояков:

- Я абсолютно уверен.

В. Ворсобин:

- Вы это знаете даже, наверное.

Э. Бояков:

- Я это знаю. Это очевидно. Посмотрите на этот код городской, посмотрите на документы. Посмотрите на архитектуру. Я вчера ночью приехал из Нило-Столобенская пустыни. Это же монастырь, где любит бывать, кстати, Владимир Владимирович Путин, который стоит на острове озера Селигер, где Нил Столобенский 40 лет простоял, ни разу не прилег на кровать, сидел в специальном таком кресле, чтобы не свалиться совсем, и творил молитву. Это крайний случай, это крайний подвиг. Рядом с ним в деревнях жили люди, которые спали на мягких перинах, но они рожали детей, окультуривали землю, ловили рыбу, они строили дома, строили великую архитектуру.

В. Ворсобин:

- Я хочу успеть задеть как можно больше тем, а тем такую тему, как цензура. Я вам зачитаю цитату Юрия Бутусова. «С начала спецоперации потихонечку стали развиваться ограничения, цензура стала входить в мою жизнь. Меня стали просить убирать из спектаклей какие-то тексты, которые звучат как антивоенные. В моем случае это происходило внутри театра. Это было очень деликатно, очень спокойно. Всегда этому находятся какие-то объяснения. Если ты с этим соглашаешься, это будет продолжаться, это идет дальше и дальше. Я не хочу даже к этому прикасаться, для меня это мучительно. Мне мучительно находиться в ситуации ограничения, пускай мягкого. Я думаю, что театр, как и жизнь, собственно говоря, но театр особенно, это территория свободы». Как вы относитесь к этим мыслям режиссера?

Э. Бояков:

- Прекрасно. Ну, режиссер Юрий Бутусов мне малоинтересен. Я знаю его творчество (ну, и лично знаком, конечно) лет 30. Тогда в Питере он был неплохой режиссер, сейчас это такой…

В. Ворсобин:

- Скорее не о нем идет речь, а о свободе.

Э. Бояков:

- Я говорю именно о творчестве режиссера. О режиссере говорят его спектакли. То, что эстетика Бутусова, так же как эстетика Кирилла Серебренникова, например, предполагает эту самую любовь к так называемой свободе. Все равно это свобода от ограничений естественных, свобода от… Ну, это свобода от Бога. Это свобода ради собственного удовольствия. В данном случае – ради удовольствия собственного ума. Ну, что-то еще придумать.

В. Ворсобин:

- Творческая свобода, творческое удовольствие. Вы же получаете удовольствие, когда творите?

Э. Бояков:

- Естественно. Огромное. Я творю во имя чего-то, Юрий Бутусов творит во имя чего-то. Вот эти установки у нас с Юрием Бутусовым принципиально разные. И если он не поддерживает политику государства, значит, он не имеет права получать государственную дотацию.

В. Ворсобин:

- Эдуард Владиславович, мимо этой темы трудно пройти. Мы начали говорить о цензуре.

Э. Бояков:

- Я скажу, что это совершенно естественный и нормальный феномен. Вы так смотрите на меня так хитро из-за микрофона, как будто думаете: Бояков оправдывает репрессии, оправдывает цензуру.

В. Ворсобин:

- «Цензура» для меня ругательное слово.

Э. Бояков:

- Я просто хочу сказать, что не бывает государственной культурной политики без ограничений. Государственная культурная политика – это наполовину ограничения, а наполовину перспектива. Здесь очень простая диалектика. Но нужно понимать, кого мы ограничиваем. Сегодня государственная культурная политика западных стран заключается в разрушении традиционной семьи. То есть это государственная политика, это поддерживается очень серьезными деньгами, очень серьезными фондами. Назначаются всякие министры, бесконечные эти лесбиянки и пр., генералы на съезде американской армии женятся друг на друге и плачут от счастья. Это все политика. Мы должны понимать, что это такая реальность, и в течение 70-80-100 лет это все готовилось, с начала ХХ века.

В. Ворсобин:

- Вы некоторое время назад сказали, что ненавидите Советский Союз, особенно поздний Советский Союз.

Э. Бояков:

- А у дьявола, Владимир, у бесов очень много обличий.

В. Ворсобин:

- Именно творческая цензура… От советской цензуры многие режиссеры просто стонали.

Э. Бояков:

- В гитлеровской Германии была огромная цензура. Если я сейчас выступаю за цензуру, я что, за Гитлера выступаю? Давайте просто оставаться в формальной логике. Еще раз повторяю, цензура неизбежна, она присутствует везде – в Америке, во Франции. Я вам говорю как эксперт, я знаю этих людей, я был в десятках домов послов западных государств в Москве, я с ними общался, я общался с этими фондами. Я дружил с руководителями этих институций западных. Я был во всяких американских Рокфеллер-центрах и пр. Я знаю, как это работает. Это огромная цензура. Это такой репрессивный механизм, который не снился ни «совку», ни сегодняшней России. Россия – самая свободная страна в мире, если говорить про творчество.

В. Ворсобин:

- Еще один тестовый вопрос. Глуховскому дали 8 лет тюрьмы заочно (напомню, что он является иностранным агентом). Вы одобряете такие шаги?

Э. Бояков:

- Понятия не имею. Глуховский – какой-то с ума сбрендивший истерик. За что ему дали, понятия не имею.

В. Ворсобин:

- За слова. А что он еще может сделать? Он может только что-то сказать. И очень многие могут только что-то сказать и получить за это срок. Это входит в ваше определение, что у нас свободная страна?

Э. Бояков:

- Я не знаю обстоятельств дела Глуховского. В моем мире нет Глуховского, нет Юрия Бутусова.

В. Ворсобин:

- А в вашем мире есть проблема, что очень многие уезжают из страны, те, которые могли бы пригодиться России? Это проблема или нет?

Э. Бояков:

- Это проблема огромная. Но проблема не в том, что уезжают. Уезжают те, кто не хочет быть со страной и с народом. Но проблема огромная в том, что сегодняшняя власть не знает, кого поставить на их место.

В. Ворсобин:

- Кто вместо них приходит?

Э. Бояков:

- А вместо них приходит серость и пустота. И это катастрофа.

В. Ворсобин:

- Почему? Это отсутствие культурной политики в долгосрочной перспективе?

Э. Бояков:

- Да, именно так. А вместо них приходят люди, которые бесконечно рассуждают про Юрия Бутусова и Глуховского.

В. Ворсобин:

- У вас сейчас проходит фестиваль «Традиция». Видимо, это одна из попыток…

Э. Бояков:

- Ну, это какой-то островок. И слава богу, что это есть. Это как раз и показатель такой этой свободы.

В. Ворсобин:

- 19 августа пройдет этот фестиваль.

Э. Бояков:

- 10 августа, в усадьбе Захарово. Потрясающая совершенно программа. Там невероятные совершенно артисты, невероятные поэты. Программа нашего фестиваля, который мы проводим с Захаром Прилепиным… Он первый раз будет отсутствовать по понятным причинам, но вся программа – это его программа, мы вместе работаем над каждой, так сказать, строчкой. Например, есть большая поляна, где выступают выдающиеся музыканты – семья Лундстремов, хор Сретенского монастыря, группа «Зверобой», Варвара Котова, Сергей Гребстель, Илларион Брус – проект, который называется «Лавра». Вообще-то это такой цвет в каждом своем направлении, в каждом жанре. Это действительно большие примеры и большие перспективы русской культуры. Невероятные совершенно поэты – Ревякина, Долгарева, Ватутина, Караулов, Пелевин Воденников. Это цвет русской поэзии. Мыслители, музыканты в непривычных таких форматах. Любовь Казарновская, Андрей Бледный из «25/17». Приходят и рассказывают о своем творческом пути, рассуждают о своем понимании и видении русской культуры. Евгений Фатеев, потрясающий совершенно мыслитель, рассуждает о смене парадигмы логоцентрической культуры на визуальную культуру, о том, что происходит с современным человеком, который находится под воздействием вот этих процессов.

Это я могу бесконечно продолжать. Андрей Котов, отец Варвары Котовой, Таисия Краснопевцева. Андрей Котов – крупнейший исследователь, бесконечно богатый и авторитетный мастер, специалист по русской корневой культуре. Он как никто знает не просто русское народное пение, а русский музыкальный ключ, который сейчас мы теряем, опять же, под воздействием этой самой западной культуры. Мы сначала лишаем себя русской культуры, потом возводим на пьедестал певцов типа Моргенштерна…

В. Ворсобин:

- Он является иностранным агентом.

Э. Бояков:

- …и Шнура, которые выступают на всяких газпромовских вечеринках, корпоративах или становятся лицом «Альфа-банка», как в случае в Моргенштерном, одного из крупнейших российских банков. Потом этот Моргенштерн что-то делает такое. Он же все время хочет быть на грани. Его не пускают на фестиваль ВКонтакте, он должен появиться на огромном экране. А фестиваль ВКонтакте – это огромный экран, там, наверное, метров 20 или 30 по диагонали. Вот там мы видим эту физиономию. Потом мы его закрываем, а ему приятно, он пишет о том, что меня закрыли, он еще повысил свою капитализацию. Мы о нем сейчас поговорили, еще его попиарили и т.д. Вот эта вся культурка, она должна быть разрушена. И на ее место должны прийти люди, которых я вам многих уже назвал. Если говорить о программе фестиваля «Традиция», это действительно цвет русской культуры. Не все присутствуют, мы не можем позвать всех, у нас и денег столько нет, сколько есть, например, у фестиваля ВКонтакте. Но Министерство культуры, Фонд президентских культурных инициатив, Московская область нас поддерживают, и мы можем позволить себе сделать этот фестиваль бесплатным. Я очень счастлив, что он пройдет уже восьмой раз, и мы ожидаем тысяч 15. Приезжайте.

В. Ворсобин:

- Давайте заглянем в будущее. Мы так грустно прошлись по тому, что нет культурной политики…

Э. Бояков:

- Она рождается.

В. Ворсобин:

- Вы как ее видите? Через 3-5 лет как культурная жизнь России изменится?

Э. Бояков:

- Я надеюсь, что через 3-5 лет мы просто двинемся потихонечку в сторону здоровой суверенной русской культуры. Это процесс на десятилетия, это долгий процесс. Так же как и вот эта колониальная политика, которую Запад реализует в отношении России, она готовилась десятилетиями. Так же и обратные процессы должны занимать очень много лет. Но, я надеюсь, мы двинемся в сторону русской культуры, где народ и власть будут иметь один вкус, близкий вкус, не будет того страшного разделения, которые уже в XVIII-XIX веке характеризовало русскую культуру бесконечно. Даже в Европе ничего подобного не было. В Европе оперу слушал народ. Итальянская опера – это народный феномен, и Верди пели гарибальдисты, которые выходили на улицы. У нас произошел обратный процесс. Кстати, если говорить об Александре III и Николае II, там уже начался процесс, но мы не успели. Я надеюсь, что такие ценности, как Бог, семья, любовь к нашему ландшафту, к нашим просторам русским, к нашим великим городам русским, небольшим, но великим, будет основой новой русской культуры.

В. Ворсобин:

- Святые слова. С нами был театральный режиссер Эдуард Владиславович Бояков. Спасибо вам за визит к нам. Приходите еще.

Источник публикации: Комсомольская правда