---

Дата публикации: 20.09.2018

УКАЗАНИЙ МНОГО, ДЕНЕГ МАЛО

— У нас недавно глава государства резко раскритиковал правительство за неисполнение своих поручений, обвинив министров в «саботаже» и «пофигизме». Чем вызвано такое отношение высокопоставленных чиновников к указаниям свыше?

— Указания свыше бывают разные: в декабре — про одно, в апреле — про другое. Чиновник обычно последнее по времени указание воспринимает как главное. И если ему говорят: а вам еще два года назад сказали делать, он удивится: «Нам неделю назад сказали делать совершенно другое». Поэтому если у вас система настроена на исполнение актуальных указаний, то новые всегда будут останавливать предыдущие. А если при этом ведется учет выданных и исполняемых указаний, то их накапливается целый ворох. Приходится выбирать: что делать, а что — нет. Потому что указаний много, а денег и внимания не хватает. Чтобы такие вещи не повторялись, надо систему перенастраивать, понимая, на какой результат работает правительство. Мне кажется, что лучше всего его характеризуют долгосрочные и среднесрочные программы.

— После разноса произошла смена правительства. Может ли это изменить экономическую политику и ознаменовать начало нового политического цикла в такой стране, как наша?

— Может, поскольку в наших странах формальные правила (институты) работают не очень надежно. Поэтому чрезвычайно важно, кто персонально занимает ту или иную позицию. Смена людей в этих слоях может быть сменой политики, концепции, системы и т. д.

Будет ли это означать новый этап в развитии страны или новую метлу в каждом новом ведомстве, — непонятно. Потому что для того, чтобы оркестр сыграл слаженно, нужно, чтобы у него была программа, партитура.

— В Беларуси в правительственных программах среди планов реформирования корпоративных отношений значится «разделение функций государства как регулятора и собственника» — но без приватизации. Реально ли осуществить такое разделение?

— Все реально. Вопрос лишь в том, насколько эффективно. Мир страшно разнообразен. Ведь приватизация не всегда означает реальное устранение контроля государства. Мы видели, что если собственность выдается государством, то новый собственник так или иначе никогда не будет действовать без оглядки на тех, кто ему выдал собственность. Поэтому приватизация сама по себе не гарантия реального разделения, так же как отсутствие приватизации не означает, что ничего сделано не будет. Мы живем не в таких условиях, когда можно схему из университетского учебника экономики списать, и она будет работать. В реальном мире есть высокие издержки социального трения, поэтому существуют разнообразные варианты, и каждый неидеален. Конечно, в принципе, ответ из учебника — нужна приватизация. Но не окажется ли, что после этого все активы все равно зависимы от государства? Не получится, что свежеиспеченный частный собственник будет бегать к губернатору или к министру с вопросом, какое решение принять? Я не знаю. Это зависит от сложившихся в стране отношений, культуры, склонности людей к самостоятельному поведению.

— Как вы относитесь к институту государственно-частного партнерства?

— Хорошо отношусь. Помните русскую поговорку: простота хуже воровства? Мир очень сложный и разнообразный. В нем нет таких простых решений типа вот досюда — частная собственность, а здесь — государственная. Все очень переменчиво. К примеру, представьте себе, что у вас в гардеробе есть смокинг, шуба, джинсы и купальник. Что тут лучше — зависит от обстоятельств. Если вам надо плыть, то шуба, даже самая роскошная, вряд ли подойдет. Система должна быть подвижна, нужна возможность комбинаций. Государственно-частное партнерство может быть довольно эффективным сочетанием. Я полагаю, что в России для цифровой трансформации и в особенности для диверсификации в военно-промышленном комплексе это вообще наиболее эффективный инструмент. Потому что частный партнер приносит стимулы эффективности, а государственный — возможные проектные решения, вписывающиеся в большую стратегию.

НЕ НАДО ДЕЛАТЬ ПРОСТЫЕ НАЛОГИ

— В нашей стране сейчас готовятся принять новый Налоговый кодекс. При этом поставлены два главных условия: обеспечить простоту и понятность налогового законодательства и не допустить снижения поступлений в бюджет. Затем на 3 года правила останутся неизменными и будут готовиться предложения по снижению фискальной нагрузки. Можно ли на таких принципах провести налоговую реформу?

— Можно, но они недостаточны. Налоги существуют не только для того, чтобы пополнять бюджет государства, они подталкивают компании и людей к каким-то действиям. Если, скажем, человек не замечает, что он платит налоги, то он полагает, что у государства можно потребовать любых льгот, потому что за них заплатит кто-то другой. Хотя на самом деле налог удерживается и из дохода этого гражданина, но за него налог перечисляет работодатель. А человек этого порой не понимает. Не знаю, как в Беларуси, но в России мы проводили расчеты: реально гражданин отдает государству 48 копеек с рубля дохода, а думает, что платит 13 копеек. Если люди это сознают, они начинают спрашивать: на что идут деньги, начинают контролировать, куда их направили. Поэтому я пытаюсь убедить наши налоговые службы, Минфин, но хочу, чтобы было услышано и в братском государстве: налог всегда имеет две функции — не только фискальную, но и стимулирующую. Не надо делать налоги по принципу: что проще собрать — то и правильно. Налоговую систему можно считать правильной, если она благотворно воздействует на экономическое развитие, на поведение людей и компаний. Поэтому я считаю, что предложенные у вас принципы в целом разумны, но недостаточны.

— Могут ли селективные налоги решить проблемы отношений бизнеса и государства?

— Селективные налоги, на мой взгляд, должны решать проблему отношений государства не с бизнесом, а с гражданами. Селективный налог — это возможность рублем проголосовать за то или иное направление вложения этих денег. Скажем, в Исландии человек может часть подоходного налога направить в церковь или университет, в Венгрии — в одну из некоммерческих организаций. В Испании и Италии люди могут распоряжаться, кому социальные деньги давать администрировать — государству или церкви. В подобных случаях человек начинает думать, куда направляются его деньги, какую пользу они принесут обществу. Это хорошо и для бизнеса, который раньше всех осознает себя налогоплательщиком.

Мы провели исследование в России в ходе работы над стратегиями развития до 2024 и 2035 года, и выяснилось, что 58% россиян поддержали бы введение дополнительных 2% подоходного налога, если бы им позволили распоряжаться этими деньгами. И вложили бы они их, во-первых, в здравоохранение, во-вторых — в образование, в-третьих — в социальное обеспечение. Вполне разумные приоритеты.

— В России повышается пенсионный возраст, подобно тому, как недавно было сделано в Беларуси. Как вы относитесь к таким реформам? Способны ли они решить проблемы солидарной пенсионной системы?

— Все экономисты дружно признают, что нельзя оставить нынешнюю ситуацию и ничего не предпринимать. Затраты на пенсионную систему все время растут, причем это уже затраты не пенсионного фонда, а государственного бюджета, которые должны были бы направляться на образование, здравоохранение, другие виды социальной помощи. Поэтому реформу делать придется. Но как? Мне кажется, тут следует учитывать одно главное обстоятельство. Россия — страна очень пестрая, с чрезвычайно большими разрывами в благосостоянии и в ожидаемой продолжительности жизни. Есть люди, которые тяжело работают, мало получают, недолго живут. У других происходит сдвиг в продолжительности активной жизни. Поэтому, на мой взгляд, нужно выделить несколько категорий населения в зависимости от средней зарплаты за последние 10–15 лет. Например, тем, у кого она низкая, я бы не менял пенсионный возраст. Для тех, у кого она сверхвысокая, пенсионный возраст можно относить и на 80, и на 85 лет. Такие люди не придают большого значения пенсии. Эта система была бы сложнее, но она учла бы главное: большое неравенство и разную ситуацию с продолжительностью жизни.

КАК СДЕЛАТЬ АНКЛАВ — БЕЛУЮ ДЫРУ

— В наших академических кругах распространено мнение, что для Беларуси наиболее приемлемой является «восточная» институциональная Х-матрица, а «западная» Y-матрица категорически не подходит. Как вы оцениваете задание такого вектора? Неужели для Беларуси и России либеральные ценности и частная собственность так уж чужды — исторически, культурно и ментально? Существуют ли вообще в современном мире обе матрицы в чистом виде?

— Идея X- и Y-матрицы — интересная, но с верификацией там не очень хорошо. За последние 15 лет в этой области накоплено много исследовательского материала. Для корректности буду говорить про Россию, а вы уж сами смотрите, насколько это относится к Беларуси. Считается, что восточные культуры — Китай, Корея, Япония — коллективистские, а европейские и североамериканские — индивидуалистичные. Это и есть отличие Востока и Запада.

Главным открытием для меня за последних два года оказалось решение 200-летнего спора о том, кто же такие русские: индивидуалисты или коллективисты. Спорили сначала западники и славянофилы, потом — социалисты и либералы. Оказалось, что мы находимся ровно на медиане между западной и восточной культурами, т. е. мы коллективисты и индивидуалисты одновременно. В свое время Редьярд Киплинг сказал: «Русские думают, что они самая восточная из западных наций, а между тем они — самая западная из восточных». На самом деле и то и другое верно. Мы обладаем и тем и другим в терминах X- и Y-матрицы. Если пытаться относиться к этому как к возможности, то можно использовать обе социальные технологии: как либеральные, так и коллективистские. Но с определенной поправкой. Для меня это скорее радостное известие, чем печальное.

Кстати, исследования показывают, что спрос на демократию в Китае и Корее значительно выше, чем в России. Поэтому коллективистские культуры не означают, что они не предъявляют спрос на либеральные ценности. Предъявляют!

— Время от времени у нас пытаются узаконить отдельные элементы западных институтов, например, в финансовой сфере, корпоративном законодательстве. Скажем, у нас недавно декретом разрешено использовать конвертируемые займы, безотзывные доверенности, соглашения о возмещении имущественных потерь и о неконкуренции, причем только резидентам Парка высоких технологий. Это подавалось как внедрение «институтов английского права». Возможно ли их подобное внедрение в таких странах, как Беларусь и Россия?

— Давайте учтем, что речь идет об анклавном эксперименте. Наши коллеги в Астане зашли горазд дальше, они приняли поправку к Конституции и конституционный закон о том, что на территории Астаны создается международный финансовый центр, который частично выведен из-под законов Казахстана. В МФЦ введено общее английское право, избраны 12 судей — британских юристов и лорд-председателей.

Анклавные эксперименты в мире не такая уж редкость. Скажем, что такое Гонконг? Это анклавный институциональный режим. По-видимому, такие эксперименты проводятся и у вас. Вопрос: как это скажется на стране в целом? У анклавов есть определенные преимущества. Изменить законодательство и практику всей страны часто очень сложно, особенно если страна большая. Поэтому иногда легче выделить кусочек в чистом поле и там наладить какой-то новый режим. Но он все равно должен работать на страну, давать схему, которую потом можно использовать повсеместно. Тут есть определенный риск: может образоваться «черная дыра», как Панама. Но нужно сделать «белую дыру». Если из Астаны или из вашего ПВТ получится такая «белая дыра», то это будет полезно, причем не только для Беларуси, но и для соседних стран. Но для этого нужны довольно радикальные преобразования. Казахстан в этом смысле ушел очень далеко: избрание судей — это серьезный шаг.

ЧЕМ ЭКОНОМИСТ ПОХОДИТ НА ДОКТОРА

— Есть ли в современном обществе спрос на знания в сфере экономики? Прислушиваются ли власти и бизнес к мнению ученых-экономистов?

— Спрос есть. Это видно хотя бы по тому, что конкурс к нам не падает, хотя количество бюджетных мест ограниченно, а цены на внебюджетные места все время растут. И все находят работу. Видимо, экономические знания все-таки позволяют потом занять в мире определенное место. МГУ — это наследство, полученное от мощных учителей, которое мы стараемся поддерживать и приумножать.

Не любые экономические знания востребованы, а — качественные и разнообразные, в т. ч. с сильной математикой. По уровню математической подготовки экономистов, по исследованию Bloomberg, МГУ занимает 1-е место в мире. Это наше главное конкурентное преимущество.

Власти экономистов, конечно, слушают. Но наши отношения складываются, как у доктора и пациента. Доктор что-то говорит, объясняет, как себя вести, какие лекарства принимать, советует диету. А дальше пациент сам принимает решения: например, говорит, пожалуй, приму рюмочку и закурю. Поэтому, к сожалению, ответственность экономиста за состояние экономики и за данный правительству совет — далеко не одно и то же.

Почему мы не можем предсказать, когда будет тот или иной кризис? Вы же не обвиняете доктора в том, что он не знает, какого числа вы заболеете. Но вы зовете его, чтобы он вас вытащил из этого состояния. Поэтому слушать — слушают, много, жадно, а вот поступают по-разному.

Источник публикации: Officelife