Чтобы завоевать свое место на мировом рынке, надо толкаться локтями

Дата публикации: 23.07.2018

Иногда складывается такое ощущение, что мы живем в эпоху очень простых решений. Четыре года назад было принято политическое решение об импортозамещении – и все дружно отчитались о выполненной работе. Сейчас заговорили об экспорте продовольствия, и многие уже отвечают, что, дескать, готовы и уже почти начали экспортировать продукцию. А простое ли дело – экспорт, особенно экспорт продовольствия?

Эти и другие вопросы обсудили издатель портала «Крестьянские ведомости, ведущий программы «Аграрная политика» Общественного телевидения России, доцент Тимирязевской академии, эксперт МЭФ Игорь Абакумов и президент Российского зернового союза, очень авторитетный и признанный эксперт в аграрной сфере Аркадий Злочевский.

— Аркадий Леонидович, экспорт продовольствия – это что, вот так прямо взяли товар и повезли его или есть какие-то нюансы?

— Нет, так просто не бывает. И, естественно, нас на мировом рынке особо не ждут и с распростертыми объятиями не принимают. Надо толкаться локтями, надо расталкивать конкурентов для того, чтобы освободить свое место на рынке. И этим приходилось заниматься еще с 2002 года, когда мы только впервые вышли на экспорт зерна. Это был первый ресурс, который завоевал для нас площадку на мировом рынке. В общем, это происходило непросто. Приходилось в основном жертвовать, конечно, экономикой, поскольку мы через демпинг завоевывали позиции на мировом рынке, с помощью очень низких цен. Сейчас-то уже по зерну его завоевывать не надо, и мы не демпингуем отнюдь.

— По пшенице мы сейчас первые, по экспорту зерна?

— Да, первые, мы номер один по экспорту пшеницы. И когда-то нам отводили второе место, еще несколько лет назад, но сопоставляли с Евросоюзом, который не является страной. Евросоюз был на первом месте. Ну, тогда надо было бы сравнивать нас вместе с Казахстаном, поскольку мы входим в Евразийский экономический союз, и тогда мы бы все равно перебили. Поэтому это уже достаточно давно занятое место Россией. В общем, сейчас мы уже просто и Евросоюз обогнали одни, без Казахстана.

А вообще, скажем так, продвижение на экспорт продовольствия является в большей части стран-конкурентов фетишем. У нас только становится сейчас фетишем. Я помню историю, когда, например, бразильский министр отчитывался о работе и сообщил, что Бразилия достигла 100 миллиардов долларов экспорта. И его журналисты спросили: «Вот 100 миллиардов. Вы ставили задачу 18 лет назад – достичь 100 миллиардов долларов экспорта. Вот достигли. Какие цели теперь будете ставить?» На что он очень грамотно ответил, мне очень понравился этот ответ, он сказал: «Вы что-то перепутали. Это совсем не цель, это средство. Наша цель – поддержать доходы фермеров. А это средство».

— Как вы полагаете, а у нас это цель или средство?

— Пока ни то, ни другое на самом деле. То есть у нас, к сожалению, пока еще прописаны в государственной программе, во всех основополагающих документах, скажем, в Доктрине продовольственной безопасности приоритеты внутреннего рынка, не внешнего, что в корне неверно на самом деле.

— Рядовому среднему хозяйству, которое в состоянии производить что-то на экспорт, что это дает?

— Экономику. Ведь экспорт – это ликвидность рынка, это цены. Если бы мы не были привязаны к экспорту, к мировому рынку, к ценообразованию на нем, мы бы очень сильно теряли, как это и происходило на этапе нашего экспортного стартапа. Когда мы начинали выходить на мировые рынки, нам приходилось демпинговать, и мы очень сильно проигрывали по деньгам. Я имею в виду наше производство, в первую очередь. Экспортеры тут ни при чем, они свои деньги зарабатывают. Тогда зарабатывали много, сейчас не очень много. Ну, у них маржа своя все равно будет оставаться. Сейчас экспортеры работают за 2, 3, 5 долларов с тонны максимум. Если удается 5 долларов заработать, то уже просто счастье, можно сказать.

— Аркадий Леонидович, что нам предстоит экспортировать, кроме зерна? С зерном, слава богу, все в порядке, и вашими стараниями тоже, и стараниями союза, и членов Союза зернового. А нам же предстоит экспортировать курятину, свинину, какие-то семена, видимо, какую-то технику?

— Надо смотреть каждую подотрасль отдельно, самостоятельно, потому что в каждой своя специфика и своя проблематика, завязанная на экспорт.

— Меня больше волнует сумма. Обозначена некая сумма – 45 миллиардов. На 45 миллиардов долларов нам нужно обеспечить экспорт к 2024 году. Чем? Что для этого нужно сделать, какие институции создать, какие институты поменять, от каких отказаться?

— Смотрите, с точки зрения цифры, обозначенной в 45 миллиардов, достичь ее, в общем, не очень сложно, если мировой рынок будет способствовать. Ну, например, цены вырастут в 2,5 раза на продовольственные товары – ну и все, вот и достигли, ничего не делая, грубо говоря. То есть проблема не в этом. Как достичь 45 миллиардов экспортной выручки при текущих ценах, при сопоставимых ценах? Вот эта задача далеко не из простых и, скажем так, легко решаемых.

И тут есть целый ряд параметров, на которые надо смотреть гораздо глубже и внимательнее, чем сегодня смотрят правительство, чиновники, в принципе чиновничий класс, потому что они смотрят на объем выручки от экспорта, не учитывая, например, такие факторы. У нас в текущих 20 миллиардах 1,7 миллиарда – это реэкспорт импортированных товаров. Мало того, мы-то смотрим на другую вещь – нас волнует не объем выручки экспортной, а баланс между экспортной выручкой и затратами на импорт. А здесь очень тревожная тенденция наблюдается. За последний год у нас уже эффект девальвации исчерпан полностью, который сработал, очень позитивно сработал. С 2014 года, когда обвал рубля случился, у нас там пошли процессы. И замещение на полках – вот то самое импортозамещение пресловутое – оно произошло благодаря девальвации рубля на самом деле, а не политике. Вот основной драйвер для импортозамещения.

А сейчас откат пошел обратно. Мы с каждым годом, за последний год очень серьезно прирастили затраты на импорт, они растут. А ведь баланс-то у нас пока все равно отрицательный. И это тоже надо учитывать, что баланс экспортных и импортных сумм в пользу импорта, а не в пользу экспорта.

— Почему мы экспортируем, а не потребляем сами?

— Это частая история – конфликтует ли экспорт с внутренним рынком? Вообще нет. Мы экспортируем только излишки, которые не способны продать на внутреннем рынке, в принципе. И по зерну это особенно явно видно.

— Но нехватки зерна на внутреннем рынке нет?

— Нет никакой нехватки. И когда мы говорим о нормативах потребления, то эти нормативы рассчитывались в советский период, и исходили в первую очередь из крайне неэффективного животноводства – там затраты на корм скоту доходили до астрономических, умопомрачительных параметров, и поэтому расчет…

— Практически зерно на выхлоп вылетало.

— Да, вылетало транзитом через организм животного в навоз. И, собственно говоря, надо ли придерживаться такой стратегии? Абсолютно нет.

— Но мы же знаем, что большинство голов этого скота – это были ходящие консервы, в случае чего, для переработки в тушенку на случай войны.

— Дело не в этом. Просто параметры затрат в животноводческой сфере выглядели таким образом. У нас, скажем, при откорме свиньи тратилось от 6 до 8 килограмм в советский период корма на получение килограмм живого веса свиней. И в основном, ну, 80% в составе этих кормов это было зерно. Сейчас в составе кормов 65% максимум зерновых ресурсов, а остальное – это белки. И затрачивается меньше 3 килограммов на килограмм того же живого веса. Поэтому фуражное потребление очень сильно сократилось.

— Это неплохой результат, но не лучший в мире.

— Не лучший, да, это не лучший, есть и получше конверсия корма у тех же датчан, у конкурентов.

— У голландцев.

— Да, у голландцев, у американцев и так далее. У них 2,65 вообще затрачивается. Ну, как бы надо стремиться к этому лучшему результату, только и всего. Но это приведет, естественно, опять к сокращению спроса на зерно, внутреннего спроса.

— Внутреннего?

— Естественно, да. Его же надо куда-то девать. А мы фураж (замечу еще одну маленькую деталь) почти не экспортируем. В составе пшеницы мы меньше всего экспортируем фуража. Ячмень фуражный, да, экспортируем, а пшеницу – почти нет. Только «продоволку» гоним на мировой рынок.

— Аркадий Леонидович, что нужно менять? Я третий раз уже пытаюсь задать этот вопрос. Готовы ли наши экспортеры создать упаковку мирового уровня, брендирование мирового уровня, раскрутку этого брендирования, продвижение товаров через Министерство иностранных дел, через наш атташат Министерства сельского хозяйства, через торговые представительства, которые за рубежом работают? Они вообще, как говорится, заточены на это или им все равно, или они отдельно существуют?

— Для производителя любой продукции продовольственной надо иметь рынок сбыта. И он подстраивается под тот рынок сбыта, который у него есть.

— А кто его будет формировать?

— Еще раз говорю: он подстраивается под этот рынок сбыта. Не его задача – формировать этот рынок сбыта. Надо понимать, что это другой вопрос, национальная задача. Для этого чиновники должны трудиться, чтобы эти рынки сбыта открылись. Надо убирать барьеры – и внешние, и внутренние.

— Какие, например?

— У нас очень много самых разных барьеров. Во-первых, никто не хочет впускать нашу продукцию на внешних рынках. Это одна проблема. А вторая проблема – у нас все надзорно-контрольные функции в первую очередь сконцентрированы на то, чтобы, скажем так, наладить систему тотального контроля, приносящую деньги в бюджет и позволяющую бюджетировать этот процесс. И это все стоит очень дорого. А в результате мы теряем конкурентоспособность. И заканчивается это тем, что поскольку у них, у конкурентов, такой жесткой системы надзорной не существует, таких жестких поборов нет, то у них просто более дешевая продукция попадает на рынок. И нам очень тяжело с ней конкурировать. А на внешних рынках мы же не можем создать тепличные условия для сбыта своей продукции, правильно?

— Естественно.

— Они априори будут уже как-то защищенными в пользу своих национальных производителей. Естественно, в таких условиях крайне тяжело конкурировать. Плюс у них существуют уже сформированные годами и десятилетиями системы продвижения экспорта, в которые включены, вы правильно говорите, и МИД в том числе, и все государственные институты, и существуют определенные системы поддержки (гарантийной, страховой и так далее) на внешних рынках. А мы только сейчас все это формируем и создаем, у нас только недавно создан Российский экспортный центр, который занимается подобными программами. Но у него еще пакета продуктов недостаточно, денег недостаточно для того, чтобы массировано продвигать нашу продукцию, и он только сейчас отрабатывает первые шаги в решении этой задачи.

— Во многих странах мира приняты программы поддержки экспорта. То, что мы получаем в виде импорта – это субсидированный продукт. Ведь так получается?

— Я бы не называл это субсидированным продуктом, потому что субсидии – это разные вещи.

— Ну, так будем говорить, что это удешевленный продукт, он дешевле.

— Он более конкурентоспособный. Там на все это тратят очень много денег, в отличие от нас. Деньги тратят на развитие инфраструктуры рынков сбыта, например. И это считается, согласно правилам ВТО, «зеленой корзиной», и никаких ограничений. И это не считается никакой экспортной поддержкой, хотя такая деятельность играет огромную роль в продвижении продукции на внешних рынках. Мы пока на это не тратимся. У нас нет таких программ, которые развивают инфраструктуры за государственный бюджет. И в результате вся нагрузка ложится на самих производителей и входит в себестоимость, повышает эту себестоимость продукции. Естественно, мы теряем конкурентоспособность, когда выходим на внешние рынки.

Плюс к этому у нас масса всяких вещей, которые носят наследственный характер. Например, животноводство, продукция животноводства. Когда мы начинали в 2006 году еще национальный проект, позже переросший в государственную программу, была задачка – затащить инвесторов в сектор. Как их можно было затащить? Мы создали, сформировали тепличные условия для инвесторов. Что это означает – тепличные условия? Мы им дали некий режим ускоренного возмещения собственных вложений, то есть просто дали прекрасную возможность, иначе бы они не пришли.

И это было сделано правильно, и это сработало. Они пришли, инвесторы вложили деньги. Но…

— Но бесконечно это продолжаться не могло.

— Естественно, сейчас этого уже нет. Но тогда с помощью чего это делалось? С помощью повышения стоимости проектов. А теперь это бумеранг, который возвращается, потому что завышенная стоимость проектов…

— Формирует себестоимость.

— …да, теперь она формирует себестоимость, амортизационные отчисления и прочее, прочее. А на этапе окупаемости эта работа будет против экспорта, против нашей конкурентоспособности. Понимаете, почему? Потому что себестоимость у нас ну просто выше.

— Бытует мнение: зачем нам экспортировать зерно, когда мы его потом у той же Белоруссии, стран СНГ и прочего дальнего зарубежья покупаем в виде готовой, переработанной продукции? Зачем нам фактически импортировать зерно, когда надо свои предприятия создавать, в том числе и непосредственно в местах, где это зерно собирают?

— С точки зрения сопоставления внешних рынков, переработанной продукции – мы «за». Кто же «против»? Но там такие узкие рынки сбыта, на которые не так просто войти, да еще и специфические условия. А самое главное — что должно лежать в фундаменте и чем должны руководствоваться производители? Это экономика продаж. Правильно? Потому что американцы, например, не стесняются экспортировать львиную долю производимой на своей территории говядины, при этом сами завозят канадскую на свою территорию, и сами американцы едят канадскую говядину. А свою премиальную говядину шарашат по всему миру, потому что она премиальная, потому что она дороже стоит.

А у нас, пардон, премиальное зерно. Давайте его точно так же продавать. Если нам чего-то когда-нибудь не хватит (хотя нам по зерновым хватает вот так, под завязочку всего), мы завезем. В конечном итоге именно так и надо ориентировать наше производство, и по продовольственным товарам, и в особенности по продукции животноводства. Надо производить премиальную продукцию, по высоким ценам, дорого сбывать ее на внешних рынках. А если чего-то на внутреннем рынке кому-то не хватает… А в основном не хватает-то не по причине отсутствия, а по причине платежеспособности. Карманы бедные, не можем эту дорогую продукцию покупать. И что подешевле – можно завозить, не грешно.

— Аркадий Леонидович, за последние 20 лет я наблюдаю такую тенденцию (поддержите вы меня или нет – не знаю): качество подготовки бизнесменов в аграрном секторе, особенно крупных бизнесменов, намного выше, чем качество подготовки чиновников. Есть такая проблема?

— Есть, да. И это во всем мире так на самом деле, это не только у нас.

— Но тем не менее там действуют некие правила. А у нас действуют некие договоренности. Например, по поводу неотмененной экспортной пошлины в условиях, когда нам нужно развивать экспорт. Пусть нулевая эта пошлина, но она висит, как дамоклов меч. Вам приятно, что она висит, как зерновику?

— Нам все равно на самом деле, висит она или не висит. Это крайне неприятно в первую очередь для зерновиков, для производителей. Мы-то боремся с ней изначально и считали ошибкой ее введение. Но дело даже не в этом, а в том, что сейчас логика сохранения, ее продления еще на год, логика сохранения этой пошлины… Помните, старый фильм был? Вот она ровно такая – как бы чего не вышло, ну, на всякий случай.

— Ее же всегда можно ввести.

— Да. А «на всякий случай» очень плохо работает по одной простой причине – потому что пошлина эта на момент введения отрубила поставки, «секир-башка» сделала нашему экспорту как раз премиальных пшениц.

— В 2010 году?

— В 2014-м. Вот эта плавающая пошлина была введена в 2014 году, когда произошла девальвация, то есть таким образом пытались остановить рост цен. Но механизм этот плавающей пошлины работает так, что он отсекает самые дорогие позиции. И сегодня, если мы просчитаем, то увидим, что там планка отсечения – 13 тысяч рублей (это расчет от экспортной цены, помноженный на валютный курс). И мы увидим, что рядовая-то пшеница проходит в эту планку. Соответственно, она вмещается в 13 тысяч. А вот нерядовая, премиальная пшеница зашкаливает, и там пошлина рассчитывается, как 50% над превышением от 13 тысяч. И в результате это уничтожило инвестиции. Мы теряем качество, теряем премиальность по нашему зерну. А Россия славилась всегда именно премиальными пшеницами.

И, естественно, когда вы это на год продлеваете или даже на какой-то обозримой период, пусть даже больший срок, то никто не будет рисковать инвестициями. Произвести ее не проблема, но это требует денег и вложений. Это же инвестиции. Инвестсрок по окупаемости – минимум пять лет, минимум, это для того, чтобы проинвестировать в качество. Значит, вы должны эти пять лет производить из инвестиций под неизвестное будущее. Она (пошлина), как дамоклов меч, висит и в любой момент может ударить по вам крайне болезненно. Если уж вы хотите защитить внутреннее потребление, то, наоборот, поменяйте! У нас же не премиальный рынок внутренний, в отличие от внешнего. Поменяйте парадигму самой пошлины – уберите на премиальную, но, чтобы она работала на рядовые сорта, а премиальные не затрагивала. И дайте этот стимул для инвестиций в премиальное качество.

— Аркадий Леонидович, есть некий диссонанс, вот у меня это не укладывается в голове. Был большой урожай, но вместе с тем у зерновиков практически нет денег на обновление технологий. Поэтому сейчас сложные погодные условия, и технологии упрощаются. Почему?

— Денег не хватает. Причина очень простая.

— А почему не хватает, ведь большой урожай был?

— Да, урожай-то большой, но цена-то рухнула на 30% по отношению к предыдущему сезону. А при этом издержки выросли, как говорится, капитальнейшим образом. Ну, топливо в цене у нас выросло за прошлый сезон на 50%, стоимость топлива, которое мы закупаем, возросла.

— Какие прогнозы?

— Прогнозы на этот сезон, в котором мы уже живем, собственно говоря, на урожай? Наше мнение – примерно 107 миллионов тонн при сохранении среднетекущих погодных условий. Отклонения могут дать плюс, а могут дать минус к этим 107 миллионам. Ну, 107–110, мы даем «вилочку» такую сейчас.

— А экспорт?

— Экспорт в районе 35–37. Ну, если урожай чуть побольше случится, может, и до 40 дойдем. Но, конечно, такого рекорда, как в прошлом сезоне, не будет.

Источник публикации: Крестьянские ведомости