Наверное, организаторы 11-й «прямой линии» общения Владимира Путина с избирателями и не стремились создать такое впечатление, но у них получилось. Уже первый час «прямой линии» продемонстрировал всю сложность ситуации, в которой оказался российский президент.

Путин с самого начала сказал, что основной конфликт внутри исполнительной власти связан не с противостоянием администрации президента и правительства, а с наличием разных взаимоисключающих точек зрения на перспективы экономического развития России. Во власти есть люди, которые полагают, что вся проблема состоит в негативном влиянии на темпы нашего экономического роста кризиса еврозоны, который следует просто переждать. Но есть и те, кто полагает, что всему виной наши собственные проблемы. От имени этой последней группы на «прямой линии» выступил находившийся в зале бывший министр финансов Алексей Кудрин. Кудрин обратил внимание на целый ряд факторов, мешающих оздоровлению экономики, в частности, на опережающий рост зарплат по отношению к показателям производительности труда.

Путин дал очень высокую оценку профессиональным качествам Кудрина, сообщил, что предлагал ему вернуться во власть, на что тот ответил отказом, но тем не менее вступил с бывшим министром в спор о приоритетах. Кудрин фактически признал, что был бы готов вернуться во власть в том случае, если бы ему были дан карт-бланш на осуществление экономических реформ. Путин заметил, что в этом случае возник бы целый ряд социальных проблем, подобных тем, которые образовались сразу же после лоббируемой экономическими либералами (и в том числе Кудриным) так называемой монетизации льгот.

Я подробно остановился на этом эпизоде «прямой линии» только для того, чтобы на его примере показать новое положение, новый образ президента, который возник сегодня. Образ центриста, который сознает необходимость поддерживать стабильность в обществе, и который отбивается от претензий, иногда весьма вежливо сформулированных, различных радикалов слева и справа.

В зале остро не хватало Сергея Глазьева, который, со своей стороны, призвал бы облегчить условия получения банковских кредитов российскими предприятиями и заявил о необходимости избавления от доллара как от резервной валюты в России. Однако президент в самом начале своего сегодняшнего выступления упомянул и про эту точку зрения, с ней, однако, не солидаризировавшись. Фактически он вновь заявил о себе как о центристе, который хотя и прислушивается к экономическим рекомендациям либералов, тем не менее вынужден принимать в расчет и другие, немаловажные для общества и власти, и в первую очередь социальные, факторы.

Последующая дискуссия проявила ту же самую картину. Путин явно давал понять, что не хочет жестких мер, что ему не близки ностальгические воспоминания о 1937 годе и он не хочет репрессивных перегибов в отношении представителей элиты. Он сообщил, что мысль об ужесточении наказаний против отъявленных преступников типа «белгородского стрелка» его временами посещает, но он тем не менее не считает снятие моратория на смертную казнь оправданной мерой. Он осторожно защитил Чубайса и всех либеральных реформаторов первой волны и столь же осторожно подчеркнул значимость патриотического воспитания. Ну и, наконец, он снова сказал о том, что не собирается отправлять в отставку правительство Дмитрия Медведева, которое еще не проработало и года и которому нужно дать шанс.

Мне кажется, что осторожный, взвешенный и остерегающийся крайностей глава государства в общем представляет собой норму, хорошую европейскую норму. Президент просто вынужден принимать во внимание все факторы, он не может принять безоговорочно одну точку зрения и не воспринимать другую. Проблема только в том, что если мы захотим действовать исключительно на основании правильного расчета всех факторов и обстоятельств, скорее всего, мы не сдвинемся с места. Если действовать по рецептам Кудрина и во чтобы то ни стало сдерживать рост денежной массы и зарплат, можно получить в итоге не только экономический рост, но также и бунты голодных пенсионеров. Если принять предложения Глазьева, можно резко увеличить спрос, но при этом взвинтить цены. Любая, поистине любая решительная мера в экономике и политике отягчена неприятными издержками.

А в нашей моноцентрической политической системе любое решение в системе власти на самом деле — это решение по сути одного человека. А значит, и все издержки тоже будут поставлены именно ему в вину, вне зависимости от того, кого он выберет себе в экономические консультанты. Но если президенту простительно колебаться в выборе стратегической линии, то совсем непростительно делать это правительству.

А у нас правительство сегодня — прямое отражение вот этого чересчур сбалансированного, чересчур рационального курса. Да, есть проблемы с ручным управлением, есть серьезные просчеты в административном обеспечении поручений президента, но ведь главная проблема с кабинетом не в этом, а в его неготовности и просто невозможности в рамках данной системы брать на себя ответственность за какие-то жесткие антикризисные мероприятия.

Вот и получается, что нам сегодня очень нужен отработанный механизм ротации федеральной исполнительной власти, даже в рамках нашей президентской системы. И легче всего это было бы сделать, пока не меняя букву Конституции, посредством соотнесения реализации той или иной идеологический линии с электоральными успехами определенной партии, которая в случае своей победы на выборах формировала бы правительство, исходя из собственных представлений и теоретических установок. Это была бы еще не радикальная демократизация системы, но лишь введение конкурентных механизмов в процесс формирования правительственных команд.

Тогда бы президент не должен был оправдываться за то, что в стране не осуществляются какие-то левые или правые мероприятия, а ссылаться на волеизъявление избирателей, как он ссылается на решение суда при обсуждении уголовных дел. А люди понимали бы, что те или иные экономические меры в стране проводятся с их собственного благословения. При этом у президента могли бы оставаться полномочия досрочно прекратить работу кабинета, в случае его, этого кабинета, полной некомпетентности или же недееспособности.

Боюсь, что у подобного варианта нашего политического развития, как говорилось в одной старой рекламе, нет альтернативы, при всем продемонстрированном нам сегодня богатстве выбора.